— Когда он недавно вез меня, то рассказал, что его семья триста лет трудится здесь не покладая рук, а у него самого, кроме такси, ничего нет.

— Зато такси у него хорошее, — сказал я.

— Да, он все время до блеска натирает кузов и пылесосит внутри, — сказала она. — Наверно, это его способ сделать так, чтобы горе не подступалось, не знаю, правда, какое горе у него.

— Уже триста лет оно подступается, — сказал я.

Пол Шлезингер беспокоил нас обоих. Я все время размышлял о том, что чувствовала его беспомощная душа, когда плоть кидалась на ручную гранату, которая вот-вот взорвется.

— И как только она его не убила? — удивлялась Цирцея.

— Непростительная небрежность рабочих с фабрики, где их делали.

— Его плоть сделала это, ваша — ту картину в амбаре, — сказала она.

— Может, вы и правы. Душа моя не сознавала, какую нужно написать картину, а плоть написала.

Она откашлялась.

— Так не пора ли вашей душе, которая вечно стыдилась плоти, воздать ей за то, что в конце концов она создала прекрасное?

Я задумался.

— Может, и тут вы правы.

— Тогда пусть так и будет.

— Каким образом?

— Поднесите руки поближе к глазам, посмотрите с любовью на эти удивительные и мудрые живые существа и скажите громко:

— «Благодарю тебя, Плоть».

Так я и сделал.

Поднес руки к глазам и громко, от всей души, произнес:

— Благодарю тебя. Плоть.

О, счастливая Плоть. О, счастливая Душа. О, счастливый Рабо Карабекян